Начинается рассвет. Спит еще Кронштадт и только “посадская голь” началавылезать из своих “щелей” – грязных вонючих углов, в низеньких ветхихдомишках.– Боже, неужели здесь живут люди, думал я, обходя в первый разпосадские трущобы, точно вросшие в землю. Оказалось, что не только живут, ноживут плотнее и скученнее, чем, например, в богадельнях или казармах. Нарыпонаделаны рядами, а местами еще в два этажа! Голые доски, полутемнаянетопленая изба, смрадная, нестерпимо пахучая атмосфера – вот общие признакипосадских “щелей”. Не стану описывать подробнее отвратительную обстановку кронштадтскойнищеты, потому что в ней нет ничего исключительного и особенного: такую жеобстановку и бедность и если бедность, но непременно антисанитарную грязь можновстретить везде в России и везде, где нищета, там и грязь, где бедность, там ивонь; парадной, “нарядной” нищеты, как, например, в Германии, у нас нет. Хотячистота в сущности ничего не стоит, но у русских она составляет исключительноедостояние богатых...
Только что пробило пять часов утра, как изубогих посадских избушек начали выскакивать фигуры, мужские и женские, вкаких-то “маскарадных” костюмах: кто в кацавейке и больших калошах, кто взипуне с торчащими клоками ваты; на голове остов цилиндра, соломенная в дырахшляпа и тому подобное. Все торопятся, точно по делу бегут...
– Не опоздать бы, не ушел бы...
Только это у всех и на уме, потому что если“опоздать” или “он” ушел – день голодовки и ночлега под открытым небом.
Конечно, этот “он” – отец Иоанн, “отец” иединственный печальник всей кронштадтской подзаборной нищеты... Без негополовина “посадских”, вероятно, давно извелась бы от холода и голода.
– Куда же вы так торопитесь?– спросил я одногооборванца, когда первый раз знакомился с “золотой ротой Кронштадта”.
– В “строй”, – отвечал он, – кто опоздает краздаче – после не получит.
Я пошел тоже за бежавшими...
На дворе было холодно и совсем еще темно;фонарей в этих улицах в Кронштадте нет, так что ходить приходится почти ощупью.Мы прошли несколько улиц, пока на горизонте обрисовался купол Андреевскогособора.
– Где “строиться?” – спрашивали золоторотцы другдруга...
– У батюшки, у батюшки... Он сегодня не служит всоборе.
Когда я подошел к дому, в котором живет отецИоанн, там собралось уже несколько сот оборванцев и народ продолжал стекатьсясо всех сторон.
– Стройся, стройся,– слышались голоса.
Сотни собравшейся голи начали становиться вдользабора, начиная от дома отца Иоанна по направлению к “Дому трудолюбия”. Наодной стороне становились мужчины, на противоположной панели– женщины. Меньшечем в пять минут образовалась длинная лента из человеческих фигур, примерно вполверсты. Бедняки стояли в три колонны, то есть по три человека вряд, так чтозанимали всю панель, женщин было гораздо меньше мужчин.
Все ждали...
Долго я ходил по линии “строя”, всматриваясь вэти изнуренные лица, исхудалые, оборванные фигуры... На лице каждого можно былопрочесть целую житейскую драму, если не трагедию... Были тут молодые, почтиюноши и седые старцы, попадались на костылях, убогие, с трясущимися головами, собезображенными лицами...
Да, такую коллекцию “сирых” трудно подобрать; есликаждый из них в отдельности не способен тронуть сердце зрителя, то коллекцияэтих “детей отца Иоанна” может заставить дрогнуть самое черствое сердце! Пустьбольшая часть их пьяницы или люди порочные, пусть сами они виноваты в своемположении, но ведь это люди... люди страдавшие, страдающие и не имеющиев перспективе ничего, кроме страданий! Вот бывший студентмедицинской академии, вот надворный советник, поручик, бывший купец миллионер,вот родовой дворянин громкой фамилии... У этого семья и больная жена, у тогостаруха мять, сестры... Мне показали старика, который двадцать лет питаетсяодним хлебом и водой, у него высохла правая рука, он лишился возможностиработать и двадцать лет живет подаянием отца Иоанна. Двадцать лет он не имеетсобственного угла, не видал тарелки супа и если бы не отец Иоанн, то давно умербы с голоду.
Я просил показать мне этого старика. Несчастныйстоял в хвосте “строя” в первой колонне.
– Любоваться пришли,– ядовито обратился он комне с укором, когда я остановился против него...
Вид старика был суров; нависшие седые бровипочти закрывали глаза, а всклокоченная седая борода спускалась на грудь;глубокие морщины и желтый отлив кожи красноречивее слов свидетельствовали опережитом старцем... Его высокая фигура как-то сгорбилась, а правая рука виселабез движения...
– Возьми, старец, – протянул я ему руку скредитным билетом.
– Оставьте себе или дайте вот им, – отвечал он,мотнув головой в сторону “строя” и не принимая моей руки, – я не нищий, моя праваярука высохла, а левая не принимала еще милостыни...
– Да ведь ты же двадцать лет живешь подаянием?
– Ложь! Двадцать лет меня питает отец Иоанн, номилостыни я не просил и подаяния не принимал.
– Так если ты берешь от отца Иоанна, почему жене хочешь взять от меня?
– Я не знаю тебя и знать не хочу, а отец Иоанн –мой отец, он не свое дает, а Божие, дает то, что он получает для нас отБога. Ты даешь мне двугривенный, как нищему, а отец Иоанн дает мне, какродному; как другу дает любя... Он тысячу рублей дал бы, если бы нас меньшебыло, для него деньги не имеют той цены, как вам, господин...
Я на этом прекратил разговор, но потом ближепознакомился со стариком; история его так интересна, что я впоследствии вернусьеще к нему...
Еще не было шести часов, когда из калитки хорошознакомого “золоторотцам” дома, вышел батюшка... Толпа заколыхалась, но всеостались на местах, обнажив только головы.
Отец Иоанн снял свою шляпу, сделал поклон своим“детям”, перекрестился на виднеющийся вдали храм и пошел по “строю”.
– Раз, два, три... десять... двадцать...
Двадцатый получил рубль для раздела сдевятнадцатью коллегами. Опять: “раз, два, три... десять... двадцать” и опятьрубль. Так до самого конца “строя”. Только что кончился счет, вся толпабросилась со своих мест к батюшке. Кто становился на колени, кто ловил рукубатюшки для поцелуя, кто просил благословения, молитвы; некоторые рассказывалисвои нужды... И отец Иоанн всех удовлетворил, никому не отказал; видно было,что почтенный пастырь сроднился с этой средой, понимает их без слов, по одномунамеку, точно так же, как и толпа понимает его по одним жестам...
Окруженный и сопровождаемый своими “детьми”,отец Иоанн медленно движется к собору Андрея Первозванного (или церкви “Доматрудолюбия”) для служения ранней обедни. Исчез батюшка в дверях храма и толпарассеивается по городу, лишь ничтожная часть остается на паперти для сбораподаяний. Это уж профессиональные нищие, которых, однако, сравнительно оченьнемного, и напрасно некоторые полагают, будто отец Иоанн размножает нищих.
“Строй” золоторотцев, как я называю нищих отцаИоанна, образовался давно уже, лет тридцать, но дисциплинировался, развился иприумножился за последние годы. По самому умеренному расчету, число бедняков,живущих на счет отца Иоанна, достигает тысячи человек, причем все они ежедневноутром и вечером получают несколько копеек. Независимо от этого для нихустроены на средства кронштадтского пастыря ночлежный приют, рабочий дом идвенадцать благотворительных заведений. Я упоминал прежде, что содержаниеприютов, лечебниц, мастерских и других заведений при кронштадтском “Дометрудолюбия” обходится отцу Иоанну в пятьдесят– шестьдесят тысяч рублейежегодно, не считая утренних и вечерних раздач, а также случайных выдач, болееили менее крупных.
Бедняки привыкли смотреть на заботы о нихпочтенного пастыря, как на что-то должное, почти законное. Если иногдаслучается, что при разделе “строй” получает по две копейки на человека, вместоожидавшихся трех, то раздаются громкие протестующие голоса:
– Не брать, ребята, ничего не брать, не надо.Этак завтра батюшка по копейке даст. Что ж мы будем на улице ночевать, что ли(в ночлежном приюте взимается по три копейки с человека).
– Митрич, ступай депутатом к батюшке; скажи, чтоменьше трех мы не берем.
Впрочем, эти голоса никогда не одерживали победыи оставались в ничтожном меньшинстве. Ни “Митрич” и никто другой никогда нерешились бы идти с протестом, а так погалдят, пошумят, возьмут, конечно, то,что дают, и разбредутся по домам.
Отец Иоанн и сам смотрит на заботы о кронштадтскихбедняках, как на свою обязанность. Последние годы он не имеет времени оделять“строя”, но поручает это, кому-либо из приближенных, а когда уезжает в Москвуили на родину, то оставляет на все дни определенную сумму с тем, чтобы беднякиежедневно утром и вечером получали по три или пять копеек (смотря какимиресурсами располагает пастырь).
“Строй” обожает своего “отца” и “кормильца”,нравственное влияние батюшки на него громадно.
Однажды имел место следующий случай. Бывшийполицеймейстер Головачев сообщил отцу Иоанну, что его нищие занимаютсяграбежами и что один из них сорвал с господина Б. дорогую бобровую шапку, когдатот проезжал вечером по одной глухой улице. В тот же день по получении этогоизвестия отец Иоанн собрал свой “строй” и объявил ему неприятную весть. “Строй”молча выслушал батюшку, и десятки голосов отвечали:
– Не наших это, батюшка, рук дело. Сегодня же мыразузнаем и найдем виновника.
Действительно, в тот же день вечером боброваяшапка была представлена отцу Иоанну...
Вообще, довольно батюшке намекнуть о каком-либожелании, чтобы бедняки немедленно приняли все меры к выполнению воли своего“отца”.
“Строй” подвергается довольно частымвидоизменениям. Можно назвать несколько десятков (а может быть, и сотен)бедняков, которые под влиянием пастырства отца Иоанна и при его материальнойподдержке и помощи сделались теперь если не богатыми, то сравнительнодостаточными тружениками: некоторые получили хорошие места, Другие сделалисьторговцами, третьи покинули Кронштадт и Петербург, отправившись на заработки впровинцию. Но прибывающих всегда больше выбывающих, почему численность “строя”растет с каждым годом. Конечно, в массе есть люди порочные, есть ипрофессиональные нищие, но можно утверждать, что хороших больше, чем худых, инесчастных больше, чем порочных, даже много больше. Отец Иоанн знает проплевелы своей паствы и старается игнорировать их по возможности, но никогда невыделяет их из “строя” при разделе подаяния, руководствуясь общим правилом:“просящему у тебя дай”. А если этот “просящий снесет подаяние в кабак – этодело его совести, он за это отвечать будет.
Отец Иоанн, как мы видели выше, отправляет втечение долгого тридцатипятилетнего периода все священнические обязанности, до законоучительствавключительно, наравне со всеми другими иереями у него есть своиприхожане, требы и так далее, как и во всех других церквах с одним илинесколькими священниками; но та деятельность, о которой мы будем говорить ниже,выходит из пределов “прихода” кронштадтского Андреевского собора, как вообщеона выходит из пределов обязанностей духовного отца и пастыря церкви.Эта деятельность “вне-нормальная”, если можно так выразиться, “или сверх-нормальная”,и она-то дает отцу Иоанну тот нравственный облик, который подобно магнитупритягивает к себе сердца людей, заставляя их искать скромного и ничем повнешнему виду или положению не выделяющегося священника.
В своем месте мы говорили о необыкновеннойпопулярности отца Иоанна, представляющего собой образец, как добродетели, так искромности чисто-христианской, и здесь мы хотим только протестовать противупреков некоторых скептиков, ставящих отцу Иоанну чуть ли не в вину егопопулярность. Мы можем засвидетельствовать, что у отца Иоанна Сергиева постоянноправая рука не знает, что, делает левая. Он избегает всякого проявленияблагодарности, прячется от разных депутаций или демонстраций и неоднократно,при виде встречающей его тысячной толпы, он восклицал:
– Что мне с ними делать? Научите, куда от нихукрыться...
Пробовал отец Иоанн просить своих почитателей сцерковной кафедры держать себя скромнее и не устраивать ему триумфов, приредких беседах с представителями печати он просто умолял не печатать о случаяхисцеления его молитвами и вообще не писать о его деятельности; наконец,придумывал он разные потаенные входы и выходы, но все напрасно! Чем большеизбегал он огласки и популярности, тем больше его преследовали, так что, махнувв конце концов на все рукой, он сделался совершенно равнодушен ко всемуокружающему и не замечает, кажется, что происходит вокруг. Затрут ли его толпой,он будет стоять и ждать, пока кто-нибудь не высвободит его, или сами осаждающиене сделаются снисходительнее; встречают ли, провожают ли его, онраскланивается, терпеливо все выслушивает и как посторонний свидетель идетдалее своей дорогой. За все тридцать пять лет священнослужения отец Иоанн нетолько ни разу не вызвал какой-либо демонстрации, но не дал даже малейшегоповода заподозрить его в желании стать предметом демонстративного чествования.Мало того, когда он замечал только желание с чьей-либо стороны эксплуатироватьего популярность (а таких поползновений было множество), он резко и решительнообрывал свои отношения.
Мы говорим все это, чтобы поставитьблаготворительную деятельность кронштадтского пастыря в надлежащем виде.Человек, который сам спрашивает “Дом трудолюбия”, сколько он ему прислал илипожертвовал тогда-то; который, получая одной рукой запечатанный пакет сденьгами, тут же передает его просящему, не распечатывая; наконец, которыйотдает неимущим все, что получает с имущих, а это “все” равняетсянередко сотням тысяч рублей, такой человек не может искать популярности простопотому, что она ему ни на что не нужна. Человек, который отказывает в посещениипредлагающему ему тысячу рублей, а идет в подвал к нищему, которому, кроме посещения,надо еще дать из своего кармана помощь материальную, не может быть заподозрен вкакой-нибудь корысти... Здесь нет места мелочным целям земного тленногобогатства.
Переходим теперь после этой оговорки кподробностям благотворительности отца Иоанна. Мы видели десятки случаев, когдамолитва отца Иоанна совершала даже чудеса, перерождала душу и сердце человека,совершала нравственный подъем упавшего духа, исцеляла телесные недуги и такдалее. Легкомысленно было бы думать, что всякий больной, обратившийся вкритическую минуту к молитве отца Иоанна, получал непременно исцеление. Тогдаэто была бы какая-то клиника, в которую обращались бы все “на случай”, кактеперь обращаются к барону Вревскому и разным знахарям.
– Поможет – хорошо, а не поможет – все равноумирать надо – доктора отказались лечить...
Если мы знаем сотни случаев, когда молитва отцаИоанна спасала больных и помогала умирающим, то мы знаем также тысячи случаев,когда к нему писали и ездили “на авось”, но никакой помощи ни получали.
Молитесь, Господь поможет вам по вере вашей,—говорит всегда отец Иоанн и в этом смысле молится сам.
Очевидно, если к молитве обращаются “на случай”,как к соломинке, за которую хватается утопающий, то нечего и ждать от отцаИоанна какой-либо помощи, потому что он прежде всего человек искренно и глубоковерующий, живущий по букве и духу евангельского писания.
Напротив, те сравнительно немногие, которыенаходили нравственное или физическое исцеление у отца Иоанна, были все без исключениялюди, или набожные, или проникшиеся в ту минуту, когда они говорили с отцомИоанном, твердой и непоколебимой верой в возможность чудесной силы Божией,ниспосылаемой по молитве людей, сильных верой и благочестивой жизни. Правы ониили нет, имеем ли мы здесь дело с Промыслом Божиим или простой случайностью –оставим на совести каждого. Наша задача – правдиво передать только одни факты,не пытаясь давать им научного или канонического толкования.
Перейдем теперь к другой не менее интересной ипочтенной отрасли благотворительной помощи отца Иоанна. Здесь уже двух мненийне может быть.
Официальная благотворительная деятельность отцаИоанна сосредотачивается главным образом на кронштадтском “Доме трудолюбия”, ичастью на устроенном по тому же типу “Доме трудолюбия” в Санкт-Петербурге.
С самого вступления своего на пастырское поприщеотец Иоанн стал заботиться об улучшении быта беднейшей части населения своегоприхода и всего Кронштадта. Еще в шестидесятых годах он заговорил в печати об учреждении“Домов трудолюбия”. В 1874 году, по его инициативе, было учреждено приАндреевском соборе приходское попечительство. “Церковное попечительство,–говорил отец Иоанн при его открытии, – есть учреждение первых христиан временапостольских, которые, по братской любви, так заботились друг о друге, что небяше нищ ни един из них (Деян. 4, 34). Оно особенно необходимо у нас. ДайБог, чтобы оно было и у нас в таком же духе единомыслия и любви”.
Вскоре при церковно-приходском попечительствевозникло замечательное благотворительное сооружение, в основе которого положенынезыблемые начала: “труд и любовь”. Благодаря поддержке таких деятелей (какбарон Буксгевден, генеральша Лапшина, доктор Дворяшин и другие), из “Доматрудолюбия” разрослось дерево, прикрывшее своими ветвями до двадцати городовРоссии, в которых теперь бедняки-труженики могут получить помощь не какподаяние, а как плату за труд...
Мы имеем отчеты за все годысуществования кронштадтского “Дома трудолюбия” и из них особенно характерновидна основная черта деятельности отца Иоанна – поразительная скромность. ОтецИоанн не состоит в правлении “Дома” ни председателем, ни почетным управителемили распорядителем; все почетные звания и должности розданы другим, а между темучастие этих “других” и отца Иоанна выражается такими цифрами: “другие”полторы, много две тысячи рублей в год вносят в кассу общества, а отец Иоаннпятьдесят – шестьдесят тысяч... Нужно выстроить флигель или здание дляпомещения ночлежного приюта – “другие” составляют планы, сметы, заведуютпостройкой; а отец Иоанн в стороне... он дает деньги на постройку... только!
1891 г.
| Другие авторы - самовидцы Иоанна Кронштадтского | Закрыть окно |
| Оглавление |