Священник Сергий Путилин

СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ ВЕЛИКАГО КРОНШТАДТСКАГО ПАСТЫРЯ

Речь, произнесённая 19 октября пред панихидой в Кронштадтском православно-просветительном обществе в память о. Иоанна

Обложка дореволюционной брошюры, в которой

было напечатано публикуемое ныне слово о. Сергия

В дневнике почившего Пастыря читаем такие пророческия слова: «Истинный пастырь и отец своих пасомых будет жить в признательной памяти их и по смерти своей: они будут прославлять его, и чем меньше он будет заботиться о своём прославлении здесь, на земле, при своих усердных трудах во спасение их, тем больше просияет слава его по смерти: он и мёртвый будет заставлять их говорить о себе» (Дневн. т. V, 123).

Так, дорогой о. Иоанн, истинный пастырь и отец своих пасомых, ты и по смерти своей продолжаешь жить в признательной памяти их и, как солнце, сияет слава твоя, и в этот день светлой памяти ты и мёртвый заставляешь нас говорить о себе. Но, воспоминая о тебе, о чём другом можем мы говорить, как не о твоём пастырстве, которому ты посвятил всю твою долгую и чистую жизнь, - жизнь, в которой всё было дивно: и слова, и дела, а самое дивное то, что твои великия дела вполне согласовались с твоими благодатными словами.

В то время, как лютеранский пастор есть только избранный из верующих, а католический патер есть прежде всего папский слуга, православный пастырь есть Христово подобие в мiре жития, есть живущий и действующий в мiре Христос, возраждающий и преображающий мiр. Христов дух, Христова любовь, Христовы взгляды на людей, Христова власть и, наконец, сан повторяются в православном пастырстве. Таким оно и было в апостольстве, благодатном учительстве и вселенском епископстве первых веков. Но потом, к прискорбию, светлый идеал пастырства раскололся на двое. Из пастырства выделилось подвижничество, в качестве монашества, стало отдельным церковным учреждением. Появилось подвижничество без пастырства и пастырство без подвижничества. И то и другое перестало быть Христовым подобием. Подвижничество ушло от мiра, а пастырство погрязло в нём. Одно Христову подобию в мiре жития предпочло ангельский образ, другое – образы мiра сего до царей и владык включительно.

В лице приснопамятного о. Иоанна снова явилось мiру действительно Христово подобие, действительно евангельский пастырь. В нём подвижничество (не монашество и пастырства соединились вместе в одной необычайно обаятельной гармонической личности. В нём не поражает ни ораторский талант, как у Златоуста, ни мужество, как у Игнатия и Филиппа Московскаго, ни подвижничество, как у Серафима, ни дар чудотворений, как у преподобн. Сергия, ни прозорливость, как у Амвросия Оптинскаго, в нём нет ни одной черты, которая бы била в глаза.  В нём, как и во Христе, над всем царит его необычайная личность, чудесная гармония характера, особая нежность тонов и свежесть красок. Смотря на него, невольно вспоминаешь цветы Назарета, голубые волны Генисаретскаго озера, зелёные холмы Галилеи. Но это – гармония, в которой заглавная нота пастырство. Всё у него имеет целью пастырскую деятельность, для нея он очищает себя и приближает к Богу, всё делает настолько, насколько нужно для этой цели. У него всегда был пред глазами превысокий идеал священства и он шлифовал себя согласно этому идеалу… Поэтому самое подвижничество в нём подчинилось пастырству и в этом последнем нашло свою настоящую цель и должную меру. Его нельзя и представить себе где-нибудь в келейке одиноко устраивающим своё спасение. Его жизнь в Боге никогда не переставала быть в то же время и жизнью с людьми. Восходя сердцем на небо, он в то же время оставался им и на земле. Разве он при своих огромных силах духа не мог бы повторить подвигов Серафима или старчества Амвросия? Но тогда он должен бы был уйти от мiра, а разве он решился бы на это? Разве он мыслим без народа?). Вся его дивная личность, кроме его собственных усилий ещё отточена приливами и отливами безконечной народной волны.

И в своей пастырской деятельности он был действительным подобием Христа. Он в тягостные сумерки жизни внёс целые потоки лучей вечнаго света и озарил ими всё: и сёла, и города, и дворцы, и лачуги, людей и все отношения жизни, так что смело можно сказать, что в нём свет пришёл в мiр. Как и Христос, он был истинно народным пастырем. Он был всегда с народом. Он  ели и пил с мытарями и грешниками. И его ног касались блудницы. Он заходил в домы мытарей, и не один из них от радости раздавал часть своего имения; в себе и с собою он носил безоблачное небо; куда ни входил, он всюду вносил надежду и радость. В его присутствии слёзы раскаяния смешивались со сладкими слезами восторга. Пред ним трепетали бесы и наружу выступали застарелые грехи. К нему приносили больных, и он исцелял их. К нему подходили сотники, к нему обращались царедворцы. К нему подводили детей, и он благословлял их. Скольким вдовам он сказал: не плачь. Он кормил сотни людей, и после десятков лет такой непрерывной трапезы ещё оставалось много коробов остатков. В одну минуту наполнялись домы, в которые он входил; когда он шёл или ехал по улице, восторженные толпы народа бежали за ним… Приходили в движение города, в которые он въезжал. Ему устраивали евангельски-торжественные встречи. Ему под ноги бросали цветы и постилали одежды. От него веяло такой свободой, что так и ожидалось, что вот-вот он скажет: милости хочу, а не жертвы; суббота для человека; вино новое вливают и в меха новые. После трудового дня он ночи проводил в уединённой молитве.

Можно говорить о величии дарований, но никак нельзя отрицать того, что никто ещё не являл мiру так полно и ярко образ Христа, как явил Его великий Кронштадтский пастырь.

Приснопамятный о. Иоанн так наполнил сосуд священства, что уже больше нельзя и наполнить его. Он был полномочным пастырем, хотя и без омофора, - настоящим орлом, хотя и не стоял на орлецах, - истинным святителем, хотя и не назывался так, - всероссийским пастырем, хотя и не носил титула патриарха. И даже несравненно больше. Он совершал таинство чудотворения, которое лучше и полнее всяких титулов и должностей доказывает несомненность великих божественных полномочий. Пред ним смиренно разступалось епископство, ему поклонялось изумлённое монашество. И мы увидели в первый день, что благословение простого священника ценится выше благословения владык. В нём священство – это униженное, трепетавшее и трепещущее пастырство, до сих пор лишённое прав и справедливости, гонимое своими и чужими владыками, уделом котораго были многочисленные поклоны на все стороны, эта безжалостно надломленная ветвь, - достигло своего высшего самосознания и,  оглянувшись на себя, вдумавшись, почувствовало и сознало себя настоящим полномочным пастырством, и в самом деле так выросло, что ему уже далеко не впору стали те рамки, в которые его поставила история и правила. На о. Иоанне нагляднее всего обнаружились скрытыя до сих пор несообразности. С одной стороны, священство есть несомненное великое пастырство, а с другой, это пастырство без омофора, непременнаго знака пастырства. Выходит так, что священник и пастырь, и как будто не пастырь, у него нет необходимаго знака пастырства… А ведь он, в сущности, один отыскивает заблудших овец и несёт их к Отцу, а между тем, нося и нося, всё-таки не пастырь. С одной стороны, он отец своих пасомых, потому что действительно рождает их в жизнь духовную, и дети только его и называют отцом и батюшкой, а между тем оказывается, что он только помощник настоящего отца: что он, хотя и отец, но подопечный, поднадзорный отец, но не хозяин с своём доме. С одной стороны, священник апостол в приходе и, действительно, сидит за литургией, когда читается «Апостол», п. ч. имеет апостольские права, а с другой этот апостол стеснён даже в мелочах, и голос его в церкви равен нулю. То ему даётся большее, а именно право совершать таинство евхаристии – этот венец церковных прав, а вместе с тем он лишён меньшаго – права низводить св. Духа на крещённых и самому в совершенстве освящать храм, - он, которому вверены таинства и души, и который за эти души будет давать ответ Господу, лишён всякой возможности самостоятельно властно воздействовать на них. С одной стороны – это «слуга Божий независимый, свободный в своих чувствах» и конечно, словах, с другой игралище в руках духовной власти. С одной стороны, «он должен изображать в своей особе величие Господа», а с другой, его может безнаказанно обижать даже слуга первосвященника.

Но почивший пастырь показал и то, какая огромная личная работа нужна священнику, с какой безтрепетностью он должен разорвать все мiрския пристрастия, с каким пламенем должен молиться у Престола и с какой самоотверженной любовью должен служить своим братьям. Теперь мы видим, какой нужен пастырь народу: не титулованный, а пастырь молитвенник прежде всего; такой, который бы мог умолить Господа, пред которым бы можно было излить все свои скорби и печали, и сомнения, и согрешения, который несомненно близок к Богу, у которого всегда можно найти любовь и поддержку. На нём мы видим, что лишняго в бремени священства, что истинному пастырю непременно придётся сбросить с себя и что оставить, чтобы сохранить Христово подобие, чтобы быть солью земли и радостию мiра. Он сбросил с себя все житейския заботы – заботы настоятельства, ушёл от докучной канцелярской работы, которою всё больше и больше обременяют священство, и оставил себе только службу, проповедь и народ…

В тёмную годину своекорыстия, в самый расцвет себялюбия, когда во втором этаже обыкновенно не знали, как живут и страдают в подвале, когда умирали от голода на чердаках в то время, как пресыщались внизу, когда перегородки квартир разделяли людей больше, чем горы, когда священная собственность зажималась в руках сильнее, чем когда-нибудь, а гнусная печать наживы ложилась на лица подавляющего большинства людей, когда города целыми тысячами выбрасывали духовно и телесно искалеченных людей, когда и священник и левит, и даже самарянин спокойно проходили мимо израненных, он один явил необычайное милосердие. Он показал, как нужно пользоваться тем, что имеешь, какое самое лучшее употребление можно сделать из своих средств. Он указал на то, что наши блага должны быть общими с нашими ближними, чтобы и общее Божие было общим с нами. Среди жестокаго, своекорыстнаго мiра он явился, как представитель другого порядка, как житель другой планеты, с другими привычками и правилами! Но он был не только деятелем настоящаго, а и верным предъизображением будущаго, когда люди поймут, что делясь своими благами с ближними, они чрез то самое участвуют в дележе неизмеримо больших благ любви, святыни и радости, которыя для всех имеются у Бога - того будущаго, когда вспышки первых дней христианства и отдельные огоньки учеников Христовых загорятся всемiрным пламенем, когда у всех будет одно сердце и одна душа. Он был одним из самых ярких цветочей Царства Божия, одним из драгоценнейших камней того здания, которое Божественный Художник медленно, но верно строит на земле.

Великий, искренний и пламенный дух, он жил в то суровое время, когда в полной мере человек был для субботы, но и тогда уже он преступал грани, которых кроме него никто не смел преступить. Силою своего живого и искренняго духа он надколол каменныя плиты преданий, как живые корни дерев раздвигают расщелины скал. Он первый нанёс лёгкий, едва заметный удар греческому мрамору, который со временем несомненно разсыплется под мощными ударами духа! В нём мы ощущали то веяние духа, котораго боится буква и все, живущие буквой. Его выступление смутило стражей у гроба, но они скоро успокоились, увидев, что он встал, не сломавши печати.

Таков был почивший пастырь! Отныне мимо него не пройдёт ни один священник; огнём совести или духом бодрости он непременно дохнёт на него.

Братья священники! На наших глазах прошёл его неустанный пастырский труд, мы созерцали великолепную славу его священства, были свидетелями его любви и милосердия, стоя с ним у Престола Божия, наконец во всём своём величии он открылся нам в преломлении хлеба, ужели же после чудных картин Галилеи, из этого дивнаго Эммауса мы снова пойдём в Иерусалим, чтобы у книжников и фарисеев и первосвященников брать бездушные уроки пастырства. Бодро и твёрдо пойдём его путём!.. С молитвою на устах, с огнём любви в сердце смело бросимся в народные волны: в них тонет только тот, кто сомневается, но по ним чудесно идёт тот, кто идёт с верою. А почивший Пастырь будет нашим учителем и помощником и утешителем.

О город прошлого! Город светлаго, чистаго, небеснаго, невозвратнаго прошлаго! Город, где повторилось евангелие в самых своих светлых страницах! Где ещё горячи следы его ног, и не успели остынуть места прикосновения его рук! Где в воздухе ещё носятся его молитвы, а в храме, в домах, и на стогнах витает его светлая тень! Где ещё не вкусили смерти тысячи беседовавших с ним! Сколько раз он собирал детей твоих под крылья свои для молитвы, назидания, причащения и благотворения, как птица собирает своих птенцов! Он облагоухал тебя молитвами, он прославил тебя славою своею, он осчастливил тебя жизнию своею! О город его! Всегда помни своего великаго пастыря и неизменно ходи во свете его, чтобы слава его не обезславила тебя и мерзость запустения не постигла тебя.

ПРИМЕЧАНИЕ

К сожалению, на этой дореволюциооной брошюре нигде не указан год. Перепечатал текст с фотокопии Анатолий Серебренников.

источник http://www.russian-inok.org/