День о. Иоанна Кронштадтскаго.

На приморской окраине города Кронштадта, на углу двух отдаленных улиц, в полуверсте от Андреевскаго собора стоит небольшой серый домик, скрытый от глаз прохожих довольно высоким забором и густою растительностью. Домик разделен на две половины, и в меньшей части, состоящей всего из трех низеньких комнаток, проживает чтимый Россиею протоиерей о. Иоанн Сергиев, один из трех священников Андреевскаго собора в Кронштадте.

Обстановка столько же чиста, уютна, сколько и скромна, почти бедна: кровать с жестким матрацем, простой стол, несколько стульев, два-три шкафа – вот вся меблировка квартиры кронштадтскаго протоиерея, раздающаго ежегодно сотни тысяч рублей пособий, подаяний и Христовой милостыни беднякам.

***

Посмотрим, как проводит свой трудовой день кронштадтский пастырь. Летом еще чуть загорается восток и солнышка не видно, а зимою ночь темная и непроглядная, когда о. Иоанн просыпается; бодрый и, как всегда, серьезный и сосредоточенный, он, умывшись, становится перед своими иконами и приносит утренния молитвы... Если бы в эту минуту раздался крик: «пожар», «наводнение», «неприятель»– и т. п., по всей вероятности, о. Иоанн не услышал бы их или, вернее, не обратил бы на них внимания, потому что он весь ушел в молитву, перенесся в другой мир, забыл о всем земном...

С полчаса приблизительно длится молитва, после чего о. Иоанн принимает еще более свежий и бодрый вид; во всей его фигуре видна железная энергия, несокрушимая твердость и в то же время в глазах светится необыкновенная доброта...

Вот о. Иоанн оделся и направился к церкви, но не так ему легко достигнуть цели, хотя храм всего в полуверсте. Ворота его дома окружены толпой, совершенно непроницаемой: здесь половина богомольцев, накануне прибывших «со своими немощами» к о. Иоанну за чудотворной молитвой, половина же ждет милостыни. Многим приходило в голову, что о. Иоанн делается жертвой профессиональных нищих, эксплуатирующих его щедрость и доброту. Я имею положительные факты и на основании множества примеров утверждаю, что этого нет, да и быть не может.

Обладает ли о. Иоанн необыкновенной памятью, чтобы запомнить каждого посетителя, или он принадлежит к числу необыкновенных физиономистов, чтобы по выражению лица читать мысли и заглядывать в душу или же, наконец, как утверждают многие, это особый дар свыше, откровение, но только о. Иоанн знает, кому подает и безошибочно помогает истинной нужде. Эта классификация так верна и метка, что профессиональные кронштадтские нищие не дерзают даже на дороге попадаться у о. Иоанна; они обходят кривыми дорогами, чтобы случайно даже не попасть на глаза добраго, но зато и строгаго пастыря. Конечно, возможны случаи, что какому-нибудь проходимцу удастся незаметно урвать подаяние или обмануть пастыря, но таких случаев, вероятно, очень мало, потому что об них почти не приходится слышать. Напротив, почти ежедневно встречается какой-либо субъект, заливающийся горькими слезами...

– Меня прогнал батюшка, – отвечал он, всхлипывая на вопросы.

Прогнал! И это «прогнал» не только величайшее наказание для оборванца, но страшит его за будущее, ужасает его во много раз больше всякаго судебнаго приговора. И никто не может утешить «прогнанного», главным образом потому, что каждый понимает всю важность такого «прогнал» и невольно сам страшится за судьбу прогнаннаго, если ему не удастся вымолить прощение о. Иоанна. Оделив собравшуюся толпу нищих, разделяя их на «овец и козлиц», на правую и левую, т. е. одним подавая, а других отстраняя, о. Иоанн благословил кого успел, а может быть кого «хотел» и садится на извозчика. Хоть до собора не больше полверсты, но о. Иоанн всегда ездив, потому что иначе он только к вечеру добрался бы до собора... На паперти снова толпа и опять то же подаяние и благословение...

Наконец, пастырь в алтаре. Часов с 6-6.30 утра. В Андреевском соборе три протоиерея, и потому о. Иоанну не каждый день приходится отправлять службу, если очередь не его, то он становится на клирос вместо дьячка и читает Апостол, молитвы, поет... Громко, внятно, отчетливо и с каким-то особым благоговением звучит его приятный и сильный голос, в котором нет и признака старческой дряблости.

– Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу, – раздается в храме чтение о. Иоанна, и полная народом церковь падает на колени.

Кончена служба (заутреня или ранняя обедня). У отца Иоанна 10 – 15 визитов в Кронштадте, несколько встреч, потом 10-15 молебнов, поездка в Петербург, несколько исповедников, несколько десятков визитеров, сотни две писем, которыя надо все прочитать, а на некоторыя ответить, сотни две «поминаний» о страдающих и больных, просящих молитв о. Иоанна... А завтра опять то же и т. п. и т. д. изо дня в день, из года в год.

Внешность о. Иоанна за все 35 лет осталась неизменно та же. Никогда не казался он молодым человеком, но и теперь на 61 году отроду он не только не похож на старика, но ему никто и не даст более 35 – 40 лет, так он моложав, свеж и бодр. А между тем ему редко удается спать более 3 – 4 часов в сутки; у него нет, да и не может быть, определеннаго времени для принятия пищи – он питается всегда наскоро тем, что предложат: не зная устали по 5 и более часов кряду он, как мы сказали, находится на хорах, служа в церкви, исповедуя и приобщая Св. Тайн сотни людей. Ежедневно он ездит в Ораниенбаум, Петербург, а то и Москву...

Лицо отца Иоанна не из таких, которыя можно рисовать. Мне приходилось десятки раз видеть уважаемаго пастыря, сличать потом разные фотографии и литографии... Какая разница. Ничего похожаго!.. Понятно, никакая фотография и никакая гравюра не могут передать этого нервно-подвижного лица, озаряемаго ясными голубыми глазами, полными глубокаго выражения.

Лицо отца Иоанна вовсе не похоже на древне-патриарший лик, изображаемый на памятниках старины или на иконах: его борода не большая и не окладистая, не густая и не седая. Морщин на лице не только глубоких и широких, как многие себе представляют, мысленно рисуя вид о. Иоанна, никаких нет, хотя цвет кожи, конечно, перестал быть белым с широким румянцем, как сорок лет тому назад. Борода сливается с усами и обрисовывает очертания небольшого рта. Лоб большой, высокий, с двумя складками посредине. Волосы лежат на плечах, гладко расчесанные, с пробором посредине лба. Рясу о. Иоанн носит много лет одну и ту же и на шее два креста.

Выражение лица отца Иоанна в обыкновенное время серьезно, но когда он священнодействует, поучает или ведет беседу с ищущими веры, к этой серьезности прибавляется отражение такой любви и радости, такой несокрушимой веры и готовности на самопожертвование, что сразу видно человека незаурядного и неординарного; на губах его появляется улыбка, которая влечет к себе толпу; светлые и лучистые глаза полны добротой и любовью, за которыми исчезает совершенно серьезность общаго выражения лица отца Иоанна.

Но иногда это самое лицо может быть грозным и гневным, заставляя трепетать людей далеко не трусливых. Тогда серьезное выражение лица принимает вид беспощадной строгости, а глаза мечут молнии.  Впрочем, о. Иоанн принимает такой вид только исключительно против наглых хулителей Бога, помня заповедь Спасителя, что всякая хула простится человеку, но хула на Св. Духа не простится и лучше бы тому человеку не родиться...

***

Много лет уже батюшку ловят в Кронштадте или Петербурге, вручают ему записку и просят помолиться или заехать; те, кто может, едут сами в Кронштадт, а живущие далеко списываются почтой или телеграфом. О. Иоанн ежедневно получает специальную почту, которую возят из почтамта на квартиру секретаря (флотского офицера) платяными корзинами. Телеграммы и денежные письма имеют преимущество: их распечатывают сейчас же, и секретарь выписывает имена на особую лентообразную бумагу, которую и вручает о. Иоанну перед совершением литургии для поминания за вынутием просфор. На другую лентообразную бумагу выписываются адреса просящих посещения, которые подносятся батюшке после богослужения и просматриваются им в алтаре, прежде начала посещений; тяжко больные и умирающие получают при этом предпочтение. После телеграмм и денежной почты, секретарь и его помощники приступают к платяной корзине простых писем, из которых делаются новые выборки на бумагу в последовательном порядке. Если не хватает физических сил справиться со всей почтой, то последние пачки писем называются лишь счетом.

– Столько-то нераспечатанных!

Лично приезжающие к отцу Иоанну в Кронштадт для исповеди или молитвы прежде имели совершенно свободный и легкий доступ, потому что батюшка принимал везде, где приходилось его встретить: на улице, в храме, у себя дома, мало того, о. Иоанн сам приходил в общия квартиры, где останавливались приезжающие к нему труждающиеся и обремененные, и здесь, по возможности, удовлетворял все просьбы и нужды «детей» своих.

Но с годами росла популярность скромнаго кронштадтскаго пастыря, увеличивались толпы его почитателей и постепенно становилось все труднее добиться личнаго свидания. Явились посредники между батюшкой и желающими его видеть, преследующие в большинстве личныя материальныя цели.

Мне приходилось слышать негодующие протесты:

– Как это позволяет о. Иоанн торговлю своею личностью и своими услугами; ведь знает же он о гешефтах окружающих лиц?!..

Да, знает. Знает все это кронштадтский пастырь и ведет постоянную борьбу со злом, но физических сил не хватает справиться со всеми окружающими хищниками, которым прежде всего помогают сами же почитатели батюшки. Был, например, случай, когда о. Иоанн объявил, что он не станет посещать одного странноприимнаго дома. И между тем ежедневно несколько десятков приезжих ждали его в этом доме, умоляя приехать. Прогонит он какого-нибудь хищника и затем десятки почитателей неотступно начинают просить за прогнаннаго, а последние бегают за батюшкой, на коленях заливаясь слезами.

***

Последния 5 – 6 лет беседовать с о. Иоанном у него на дому стало совершенно невозможно, потому что он выходит из дому в шестом часу утра, а возвращается лишь поздно ночью, измученный и усталый; завтракать или обедать он попадает домой, может быть, в году несколько раз; для отдыха же или визитов его абсолютно никогда не бывает дома. В церкви, когда служит о. Иоанн, бывает такая масса народу, что разве только в алтаре можно перекинуться несколькими фразами; при выходе же приходиться думать только, как бы добраться до экипажа. Остаются, следовательно, странноприимные дома, если нельзя или трудно дождаться посещения батюшки на дому.

Странноприимных домов в Кронштадте шесть и все более или менее тождественны между собою, по одному, так сказать, типу. Это большия квартиры с общими комнатами и отдельными номерами; распорядительницами и заведующими фигурируют женщины, за которыми скрываются настоящие хозяева; порядок и правила в этих приютах напоминают странноприимные дома при провинциальных монастырях, но, разумеется, с внешней только стороны.

Бедняки, приезжающие в Кронштадт, пользуются общими помещениями, где за 10 – 15 копеек они имеют койку или постель с соломенным матрацем и два чайника кипятку; так как провизия, чай и сахар у таких богомольцев свои, то весь расход их и ограничивается платой за ночлег с кипятком, да еще 5-10 к. за право присутствовать на молебствии о. Иоанна и получать его благословение. В общих помещениях не полагается какого-либо комплекта, и мужчины не отделяются от женщин, или взрослые от детей; все напускаются в кучу, «сколько приехало»; если не хватает коек – стелют матрацы на полу. Никаких ропотов и протестов за тесноту не бывает, потому что богомольцы проводят на ночлеге всего несколько часов; в пятом часу утра все уже отправляются в церковь

Лица более состоятельные занимают отдельные номера, с правом «просить батюшку» войти в номер для беседы наедине. Содержатели странноприимных домов хорошо понимают, что это «право», как единственная возможность поговорить с о. Иоанном, стоит для некоторых больших денег и еще больших стараний; иные приезжают за тысячи верст только для этого «права и им, конечно, ничего не значит заплатить хотя бы десятки рублей за номер. Эти-то богомольцы и составляют главную доходную статью странноприимных домов; опытные содержатели узнают их сейчас же по облику, костюму, разговору, приемам и, случается, что один и тот же номер меняет несколько раз постояльцев. Приедет, например, петербуржец, сторгуется, займет комнату, и только что прилег отдохнуть – стук в дверь.

– Потрудитесь, милый человек, очистить номер.

– Почему?

– Нужен номер. Не надо и денег – уходите скорей...

Оказывается – приехал харьковец. Если же случай принесет сибиряка или знакомаго щедростью купца, то харьковец выпроваживается с той же безцеремонностью.

По таксе, отдельная комната стоит от 1 до 5 руб. в сутки, но постояльцу комната всегда обойдется вдвое или втрое дороже; здесь берется за все, кроме права дышать спертым, тяжелым воздухом, плата за который уже входит в цену комнаты.

Курение табаку воспрещено в странноприимных домах безусловно.

В доме Быкова, специально выстроенном под квартиры для приезжающих, устроена наверху большая молельня, вся уставленная иконами с горящими лампадами и свечами; каждый вечер здесь читаются акафисты святым угодникам.

***

Когда заходила речь о безцеремонных поборах с почитателей о. Иоанна, останавливающихся в странноприимных домах, я всегда удивлялся, почему ни кронштадтская дума, ни андреевское попечительство не додумались устроить какой-нибудь один общий барак для приезжающих к о. Иоанну. У всех на глазах совершается крупнейшее паломничество и никто не хочет прийти на помощь нужде.  С одной стороны, для отца Иоанна слишком затруднительны ежедневные визиты по шести частным приютам, а с другой – и богомольцам приходится слишком дорого платить за услуги. Почему бы кронштадтской думе или андреевскому попечительству не принять на себя, в данном случае, посредничество и не удовлетворить настоятельной потребности города. Нечего и говорить, что все затраты и расходы по устройству общаго странноприимнаго дома окупились бы с избытком, так что материальных жертв нести никому не пришлось бы.

***

О. Иоанн мирится с греховностью христиан, с пороками; он молитвой и увещаниями своими старается свести своих детей с греховнаго пути, помогает им в этом всеми мерами, денно и нощно трудится для них, но когда он видит «пустоголоваго» субъекта, который нагло лжет ему в глаза, глумится над евангельскими заветами, над верою и Богом – он приходит в «гнев» и бежит от этих людей.

– Мне здесь нечего делать, – говорит батюшка.

Смысл этой фразы вполне понятен. Там, где нет искренняго раскаяния в своих пороках, нет твердаго желания отрешиться от греховной жизни и следовать по евангельскому пути... там нет надежды на прощение, на помилование и, следовательно, нет места для церковнаго общения. Вот почему добрый и ласковый с «золоторотцами» о. Иоанн делается нервно-раздражительным, «чужим» с лицемерами, ханжами и кощунствующими, в каких бы нарядах и костюмах они не приходили к нему.